С уральским режиссером Алексеем Федорченко, чье имя хорошо известно в узких кругах российского и более широких кругах западного зрителя, мы встретились перед его поездкой на «Кинотавр».
Первый вопрос даже придумывать не пришлось:
— Алексей Станиславович, что вы везете на фестиваль в Сочи?
— Фильм «Война Анны».
— Российская публика не первой увидит эту работу. Премьерный показ картины, судя по отзывам, весьма успешный, состоялся не в России, а в Роттердаме и Гетеборге. Чем история девочки Анны так зацепила европейскую публику? Ведь действие происходит на оккупированной фашистами Украине – далеко от Нидерландов и Швеции.
— Ситуации, схожие с той, что показана в моем фильме, происходили во время Второй мировой войны во многих странах, потому они и понятны людям. Маленькая еврейская девочка вынуждена прятаться от немцев, чтобы выжить, – таких сюжетов в годы войны было множество. Некоторые даже проводят параллели с Анной Франк, но совпадение имен случайное. Кстати, первый свой документальный фильм «Давид» я снял о еврейском мальчике, в начале жизни также столкнувшемся с нацизмом. И премьера его тоже состоялась в Роттердаме.
— Чтобы читатели нашей газеты, не видевшие фильма, поняли, о чем речь, кратко перескажу его сюжет. Начало войны. В одном местечке немцы расстреливают евреев, сбрасывают убитых в ров. Девочка Анна оказывается живой, выбирается наверх, но попадает на глаза местным жителям, которые, опасаясь за свою жизнь, отводят ее в комендатуру. К счастью, Анне удается спрятаться в камине: днем она скрывается, наблюдая за происходящим через зеркало, а ночью выбирается на поиски пропитания. Как и во всех ваших картинах, реальность здесь щедро дополнена вымыслом. Уместен ли жанр «документальной сказки» в фильме о войне?
— Почему нет? Что фантастичного в истории Анны? В войну многим евреям, чтобы выжить, приходилось месяцами, годами прятаться, скитаться. Это было, и об этом надо помнить, чтобы не допустить второго пришествия фашизма.
— К сожалению, в наши дни предпринимаются попытки обелить фашизм, оспорить Холокост, оправдать репрессии. Говорят, что число казненных и убитых преувеличено…
— Статистика вообще сбивает людей с толку. Когда узнаешь подробности о гибели одного конкретного человека, это ужасает. Но большие цифры уже не вызывают ужаса: тысяча погибших или две тысячи – тут человеческий мозг перестает ощущать разницу. Когда я услышал аргументы нынешних сталинистов о том, что в ходе репрессий было истреблено не 6 миллионов человек, а «всего 800 тысяч», я понял, как опасна игра с цифрами. Ведь каждая жизнь бесценна. А в ходе репрессий уничтожались самые талантливые, цвет генофонда нации. И я заинтересовался изучением судеб людей, которые стали жертвами репрессий.
— Этот интерес, насколько знаю, превратил вас в коллекционера. Вы стали собирать книги репрессированных, в том числе — и с их автографами. Расскажите подробнее об этой коллекции.
— Первой мне попала в руки книга о человеке, который был брошен в застенки по доносу и через пару месяцев расстрелян. Я попытался понять, что это был за человек, чем он жил и интересовался, что любил. Это оказалось так увлекательно, и так трагично… Например, история Пулковской обсерватории. Сидели люди, в небо смотрели, писали книги с удивительными названиями «Волнения в скоплении Минервы», а их взяли и расстреляли. Для меня эти люди — как эльфы. Или дело Еврейского антифашистского комитета: 12 человек расстреляны, еще 300 пострадали – были брошены в тюрьмы, отправлены в ссылку. Истребляли целые коллективы: дело геологов, дело востоковедов, дело славистов, дело врачей… А нам говорят, что не миллионы уничтожены, а всего лишь сотни тысяч. Всего лишь!…
— Вы собираетесь снимать фильмы по материалам вашей коллекции?
— Пока я не решил, во что это выльется. Вместе с моим соавтором Лилей Конашовой мы написали три десятка историй о людях, чьи книги у меня хранятся. Герои двух последних рассказов — Вольдемар Цшохер и Альфред Бем. Первый был сейсмологом, в 1930-х годах арестован и сослан в Ашхабад, его знания очень пригодились после страшного землетрясения в Туркмении. Второй, Альфред Бем, — известный литературовед и эсер, был уникальным человеком. Он после перенесенного детского паралича весил всего 40 килограммов, но имел львиную гриву и светлый ум. В 1919 году эмигрировал сначала в Киев, потом в Прагу. Руководил литературными объединениями, читал лекции, писал книги о Достоевском, Гоголе, Пушкине. А в 1945 году бесследно пропал – скорее всего, был расстрелян.
— Киновед Марко Мюллер отметил вас как изобретателя нового жанра – киноповествования: смеси документалистики с псевдодокументалистикой. Истории репрессированных вы тоже домысливаете?
— Я их собираю по крупицам. Но жизнь закручивает сюжеты покруче любой фантастики. В своих изысканиях я наткнулся на историю Сергея Сергеевича — потомка поэта-декабриста Дениса Давыдова, связанного родственными узами и с Альфредом Бемом. Старший Сергей Давыдов жил в Чехословакии, строил дороги, был арестован, родственники ничего о нем не знали. В 1952 году его сын Сережа попал в Артек, куда приехал Никита Сергеевич Хрущев. Судьба распорядилась таким образом, что именно Сереже Давыдову и одной девочке поручили приветствовать высокого гостя. Мальчик оказался храбрым, весь в предка: он обратился к Никите Сергеевичу с просьбой найти его отца и подарил советскому лидеру солнцезащитные очки. Тот расчувствовался, дал команду, и сын встретился с отцом. Кстати, мне удалось отыскать в архивах фотографию Хрущева в тех самых очках.
— Ничего себе история! Прямо заслушаешься. Вы их будете публиковать? Просто не терпится познакомиться с биографиями других героев вашей коллекции.
— Я мучительно ищу ту форму, в которой можно подать публике эти истории. Может, стоит сделать спектакль? Меня недавно пригласили выступить на собрании бизнесменов, я рассказал им о судьбе одного человека. Слушали заворожено. Именно такого результата мне и хочется добиться: чтобы люди прочувствовали ценность каждой человеческой жизни.
— Алексей Станиславович, тема репрессий является для вас личностной, она коснулась и близких вам людей?
— Да, я нашел и купил книгу своего прадеда, профессора Ивана Александровича Соколова, основателя кафедры чугуна и стали в Уральском политехническом институте, который был арестован, получил пять лет ссылки и, к счастью, остался жив. Еще в моей коллекции есть несколько книг Сергея Алексеевича Бессонова, одного из первых ректоров УПИ, автора работы «Эксплуатируется ли уральский рабочий?», который также был репрессирован.
— Где вы находите книги для своей коллекции?
— Читаю объявления, знакомые дают наводку. Мне очень нравятся списанные книги из расформированных библиотек – со штампами, инвентарными номерами. Среди коллекционеров считается, что эти отметки снижают ценность издания, а по мне, так они показывают, как много людей держали их в руках, читали … Открою секрет: я нашел настоящую золотую жилу – библиотеки русского зарубежья. Русские эмигранты издавали книги в Каире и Харбине, в Гонконге и Сингапуре, на Филиппинах. А сейчас подросло третье-четвертое поколение их потомков, которое русского языка не знает, поэтом библиотеки ликвидируются. У меня даже руки дрожат, когда держу книгу со штампом «Манила, библиотека госпожи такой-то». Ощущаешь связь времен.
— Вы прочитали все книги, что попали вам в коллекцию?
— Нет, конечно. Это физически невозможно. Книги я коллекционирую, а изучаю истории людей.
ПОСТСКРИПТУМ
Сейчас Алексей Федорченко работает над фильмом «Последняя милая Болгария» по книге Михаила Зощенко «Перед восходом солнца». И тут есть связь с коллекцией режиссера. Зощенко был дружен с литературным критиком Евгенией Мустанговой. В конце ноября 1936 года писатель провожал ее домой и хотел подняться к ней в квартиру, но Евгения отказала: «Жду гостей». В ту ночь ее арестовали. Сначала отправили в ссылку, а в 1937 году особая «тройка» приговорила женщину к расстрелу.
Как сообщает портал metronews.ru, «критики возлагают большие надежды на фильм «Война Анны» Алексея Федорченко», который участвует в конкурсном показе на «Кинотавре».
Татьяна Бурова
